Одним из ужаснейших аспектов нашего существования, по моему мнению, является наша неспособность распознать нечто необычное и неестественное в самых, казалось бы, обычных и естественных явлениях. Никто никогда не подумает искать нечто жестокое и страшное внутри своего дома или же любого другого, находящегося по соседству, в то время как истинные ужасы окружают нас постоянно, хоть и кажутся со стороны забавными.

Случай этот произошел со мной несколькими неделями ранее. Мой родич, о существовании и имени которого я имел понятие, но с которым довольно редко пересекался и не ощущал с ним какой бы то ни было связи, решил по случаю своей безвременной кончины оставить свою обитель, находящуюся в какой-то захолустной анальной части мира, где на другом конце пищеварительного тракта можно было заметить Партурнакса, именно мне. О предназначении и причинах оказанного мне доверия, как и о необходимости одному человеку платить за три комнаты, я не имел ни малейшего представления. Однако, должен отметить, что я не привык отказываться от «настолько щедрых предложений» и помимо этого мне было любопытно узнать подробности жизни и быта моего двоюродного деда. Так что на следующий день я отправился купить билет на поезд до места назначения, но, узнав, что в те места не ходят самолёты и даже не летают поезда, решил добраться туда с помощью имеющегося у меня автомобильного транспорта. Когда я выехал из Новосибирска было около семи часов утра и через восемь часов непрерывной езды, пота, праведного гнева и мата я добрался до места назначения.
Среднестатистичнороссийск был небольшим городком с несоответствующим его габаритам длинным названием, которому, впрочем, он в остальном соответствовал. Время в городе будто бы остановилось. Проезжая по полупустым улицам мое бренное тело ощущало на себе нестерпимую боль от долгой поездки, не самой идеальной для передвижения по российским дорогам подвески и каждой встречной выбоины или кочки, которые на местных дорогах водились в изобилии. То тут то там встречались полуразрушенные дома, прикрывающиеся полиэтиленовыми печатными иллюзиями целостности, бродили люди, отяжеленные массивным животом и явно злоупотребляющие спиртным, шатались псы, явно не имеющие хозяина, на скамейках, злобно зыркая и перешептываясь явно насчет первых двух словно злобные ведьмы сидели старушки. На центральной площади стоял побелевший от помета агрессивно настроенных против него птиц памятник Ленина. В общем и целом, это было запущенное, забытое всеми место. Создавалось впечатление, что любая страшная могучая древняя богомерзкая инопланетная мразь, попав в этот памятник былых времен (в смысле город), решит, что тут уже побывал кто-то не менее древний могучий и богомерзкий и предпочтет отправиться истреблять все еще обитающее на Земле цивилизованное развитое общество.
После краткого осмотра улиц я наконец добрался до дома предков. Он представлял собой замкнутое в форме квадрата строение, вход во внутреннюю дворовую часть которого производился через арку в одной из стен. Мне сразу бросились в глаза разительные отличия представшего перед моим взором двора от общегородской обстановки: он был довольно чист, скамейки и инвентарь, предназначенный для детских игр, целы, но вопреки чистоте и опрятности этого места от него веяло страхом, гробовым молчанием и старческой диктатурой.
Полученная мною квартира свидетельствовала об одновременном минимализме и тщеславии моего дорогого родича. По виду нескольких дверных проемов было ясно, что две из трех комнат были не чем иным как квартирами соседей, присоединенных к территории деда довольно грубым и сносным способом. Помимо прочего, они совершенно не подходили для обитания, и, кажется, были присоединены сюда лишь для самоутверждения. Жилая комната же была вполне пригодна для жизни, но не отличалась внутренним убранством. Из мебели присутствовали только старый бельевой шкаф, хлипкая раскладушка и письменный стол. Но не они привлекли мой искушенный взгляд, а лежащие на столе бумаги. Среди документов особенно выделялись одна из газетных вырезок и довольно жуткий портрет.
Портрет изображал какого-то странного человека, если его вообще можно было так назвать. Судя по чертам лица, это был старик. Борода и усы его были заплетены в разноцветные дреды, свисающие подобно щупальцам и закрывающим всю часть лица ниже носа. Из этой мазутной волосяной массы торчало несколько активно дымящихся сигарет. Также в глаза бросалась лысина, покрытая всем известными символами в виде русской ненормативной лексики с прилагающимися к ней иллюстрациями. В глазах его читались невероятные, как при сидении в отхожем месте, напряжение и сосредоточенность. Воистину, он произвел на меня неизгладимое впечатление.
Газетная вырезка же содержала крайне интересную статью о массовом избиении обитающих здесь художников. Выпуск был на удивление свежим, газета была всего лишь двухнедельной давности. Поэтому я решился навестить несчастных деятелей искусства, содержащихся в местной больнице, чтобы узнать подробности происходящего в городе безумия и обзавестись интересной историей для обсуждения с друзьями.

На следующее утро я отправился в больницу, с целью выяснения всех тривиальных подробностей произошедшего с деятелями искусств.
Заведение, не вопреки моим ожиданиям, не отличалось качественными услугами, оборудованием и персоналом. Из процедур здесь проводилось только внутреннее и внешнее лечение спиртом, банки, горчичники, клизмы и подобные тому практики. Анестезию проводили с сопутствующим сотрясением мозга с помощью стоящего в углу увесистого дубового бруска, или же просили санитара доставить к голове пациента его не менее увесистый кулак. Подобные практики находили применение еще и в стоматологии при удалении зубов.
Несмотря на все мои просьбы мольбы и старания, меня так и не пропустили к пострадавшим, ссылаясь то на отсутствие бахил или маски, то на слабость моих потенциальных рассказчиков. В итоге, осознав, что я не намерен оставлять свои позиции, сестра посоветовала мне навестить отделение полиции, поскольку пациенты вряд ли бы сказали что-то вменяемое, а вот правоохранительные органы в течение нескольких часов занимались расследованием происходящего и могли, с вероятностью пятьдесят на пятьдесят, рассказать мне нечто более осмысленное.
Местный шеф полиции выглядел как и большинство обитателей города: форма с трудом сходилась на его талии, лицо, напоминающее больше свиное рыло, выражало непробиваемое безразличие ко всему происходящему, под носом расположились густые сталинские усы, а на нестриженной голове его покоилась широкополая соломенная шляпа, украшенная красной звездой. Все это добавляло ему сходства с шерифом дикого запада, в том числе стойкий сшибающий с ног перегар. Мне пришлось сходить до ближайшего ларька чтобы приобрести гарантированный способ услышать историю несчастных художников – водку. Только после этого Захар Алексеевич начал свой рассказ.
Началось все с того, что молодому портретисту Савелию Хомкину, жившему, кстати, в одном подъезде с моим двоюродным дедом, поступил заказ от одного из клиентов на портрет «не такой как в жизни». Сава, искренне преданный своему ремеслу и будучи человеком богатой фантазии, с большим рвением взялся за эту работу. Целых 2 дня с перерывами на сон он не отходил от мольберта и итогом его трудов стала картина изображающая нечто невразумительное: судя по чертам лица, это был старик, борода и усы его были заплетены в разноцветные дреды, свисающие подобно щупальцам и закрывающим всю часть лица ниже носа, из этой мазутной волосяной массы торчало несколько активно дымящихся сигарет, также в глаза бросалась лысина, покрытая всем известными символами в виде русской ненормативной лексики с прилагающимися к ней иллюстрациями, а в глазах его читались невероятные, как при сидении на толчке, напряжение и сосредоточенность. Незадолго до происшествия Захар Алексеевич (а именно так звали местного «шерифа») приходил в дом, где обитал мой дед, с целью навестить одного старого собутыльника. Там им был замечен молодой человек, который смеясь и приложив к некому портрету письмо, положил свое творение около двери заказчика, который, скорее всего, выйдет только к утру и будучи в хорошем расположении духа пошел домой.
Но уже к ночи городскую тишину и безмолвие разорвал дикий крик, в скором времени сорвавшийся до фальцета. Все обитатели подъезда побежали на звук к квартире Савелия. Дверь его была открыта, а сам он валялся на полу комнаты, охрипший от изданного им вопля, с застывшим во взгляде безумием и зажимающий руками то место, где покоилось, когда-то его мужество и достоинство, а ныне извергались реки густой багряной жидкости. То же самое вскоре начало происходить с художниками по всему городу. Дикие крики неописуемой боли, страха и отчаяния разносились над поселением и за его пределами ещё очень долгое время. Мирные граждане стояли перед несчастными не в силах сдвинуться с места и издать хоть какой-нибудь звук. Богомерзкое деяние совершалось крайне грубым, можно даже сказать «топорным», способом – посредством невероятного по мощи удара тяжелым заточенным орудием. После этого их доставили в лечебницу и попытались узнать имя того, кто свершил это зверство, но безуспешно – они были слишком напуганы, отвечая на любые расспросы о произошедшем ночью сочетаемыми с безумным взглядом сдавленными стонами и рыданиями.
Между прочим, подобные случаи находили место быть и в других городах: двоюродный дядя Захара Алексеевича столкнулся с подобным ужасом на корпоративе музыкантов в захолустной деревне на Камчатке. Вызов поступил от проживавших неподалеку кочевых народов, разбуженных неописуемо громкими воплями несчастных, раздававшиеся из ближайшего поселения. На месте происшествия бригадой полиции, возглавляемой тем самым дядей, были обнаружены десять обнаженных, страдающих от боли и изгибающихся под невероятными углами вокруг непонятной конструкции из народных инструментов, пылающих подобно пламени чистилища, музыкантов. От задней двери дома, раскрытой настежь и пышущей могильным хладом, все сотрудники полиции ощутили веяние того древнего и неописуемого ужаса, сотворившего это зверство и впоследствии скрывшегося в ночи. Пострадавшие все как один после зачисления в медицинское учреждение не могли разговаривать и лишались рассудка при одном упоминании об инциденте.
Во всех случаях расследования по делу были замяты, забыты и покрыты вековыми пылями в шкафах управлений полиции.
На этом бутылка, как и сила воли «русского шерифа» подошли к концу, однако, перед тем как провалиться в забытие, он посоветовал мне навестить алкоголика Толика в находящейся за участком канаве. Не без неприятного осадка в душе я покинул Захара Алексеевича.

А если не будет - довыложу и свалю